«В женской колонии на промзоне мы подметали лужи»

— Сістэма ДИН (Департамент исполнения наказаний – С.) збудаваная адмыслова, каб яны атрымалі бясплатную працоўную сілу, але «промка» — гэта не самы горшы ўспамін, — поделился на пресс-конференции в Вильнюсе правозащитник Уладзь Лабкович. — Я працаваў на швейцы, у мяне нават разрад цяпер ёсць. 

І гэта праўда не самае горшае месца ў гэтай установе, там хаця б можна стасавацца. Бо ў 17-й калоніі «палітычныя» не маюць права ні на што: ані хадзіць у царкву, ані ў клуб ці спортзалю. Прамзона — хоць нейкае жыццё.

Валерий Попков рассказал, что в Новополоцке «политических» не так жестко ограничивали, но промзона стоит особняком в этом ряду — там была «единственная возможность заниматься творчеством», даже в процессе пошива рабочих костюмов для РФ.

— Я электрик-низкоточник, — добавил Сергей Руденков, — но тоже переквалифицировался в швею.

— И я три года шил, — подхватывает Владислав Яценко, — но шить в итоге почти не умею: сидишь как робот, одну операцию делаешь. А так, чтобы: пошей, Влад, какую-нибудь курточку-бомбер или джинсики заузь — почти ничего не умеешь, такое себе.

В целом на «промке» попроще, можно уйти в свои мысли, пообщаться втихаря, чай попить. Хотя бывало и по 6-7 рабочих дней подряд, ночные смены, шьешь как сумасшедший раб и в лучшем случае за это 20 рублей. А у кого-то и 3 рубля, и 30 копеек, хотя у «приблатненных» и 1,5 тысячи.

— ІК-15, Магілёў бярэ слова, — шутит Сергей Павловицкий. — У адрозненне ад гэтых джэнтльменаў, я займаўся дрэваапрацоўкай. Насамрэч у мяне тры дадатковыя прафесіі: увогуле я перакладчык, але цяпер яшчэ грузчык другаснага металу, прадстаўнік «эканомікі замкнёнага цыклу» (счышчаў ізаляцыю з правадоў, каб іх можна было наноў выкарыстоўваць), і, нарэшце, работнік дрэваапрацоўкі.

Мы выраблялі паддоны для магілёўскага «Хімвалакна», так званыя «карабы» – рама, у якой «Гомельшкло» перавозіць вялізныя лісты шкла, скрыні пад пладова-гароднінную прадукцыю. І вось там, у залежнасці ад выпрацоўкі, можна было «дагнаць» заробак да 80 рублёў. Гэта быў чалавек з нашай катэгорыі палітзняволеных, так званы «10 прафулік».

Пагаджуся з тым, што «промка» — прастора ўмоўнай свабоды. Гэта месца, дзе ты можаш стасавацца з людзьмі з іншых атрадаў, дзе можаш рабіць хоць колькі асэнсаваную дзейнасць, выбіраць, не проста гарбату папіць ці каву, але застацца і зарабіць на 10 рублёў болей ці бадзяцца па цэхах, пакуль ніхто не бачыць. У нас не было нормы выпрацоўкі, то маглі сабе дазволіць іншую стратэгію выжывання.

—  В женской колонии кардинально иначе, — дополняет Анна Курис. — У нас промзона была в том, что мы подметали лужи, вымакивали лужи тряпочкой, занимались «очень интересной и полезной» деятельностью. Иногда даже администрация не понимала, зачем мы это делаем.

А на работе в швейном производстве за 10 месяцев я заработала 100 беларуских рублей, мы шили штаны, но я работала на лекале, не шила.

Максим Сеник рассказал о том, что в ИК-2 «большие проблемы с техникой безопасности», частые травмы:

— Нам рассказывали, что человеку ампутировали два пальца. Дают плоскогубцы, чтобы рвать корд «на резине», а те все в рытвинах, в очень плохом состоянии, в защитных очках работать невозможно, ни черта в них не видишь, как крот, быстрее в них покалечишься. Но и без очков нельзя: ходят, проверяют.

Когда резины полно и уже некуда ее девать — ее просто скидывают в трактор со второго этажа, а не спускают на веревках. Полный беспредел и никто никого не боится, проверяющие приезжают — плевать.